«Моя маленькая принцесса» Йонеско — травмы потерянного детства
Вчера французскому режиссеру Еве Йонеско исполнилось 59 лет. Одной из ее громких работ стала картина «Моя маленькая принцесса» (2011). Именно этому неоднозначному фильму посвящена рецензия следующего автора нашей новой рубрики MovieWrite.
Вашему вниманию кинокритичечкий текст киноведа, студента ВГИКа и редактора журнала «Искусство кино» Сергея Кулешова.
Йонеско без носорогов
Ева Йонеско скиталась по второстепенным ролям во французских фильмах, чтобы на третьем десятке лет карьеры выдать режиссерский дебют на манер откровенного автофикшна. Тривиальная биографическая сводка требует, стало быть, штриха, привлекающего к персоне дополнительное внимание.
Дело в том, что госпожа Йонеско – самая молодая из моделей, когда-либо светящихся на страницах эротического журнала Playboy. Ее мать, богемная художница Ирина, начала привлекать дочь к фото в стиле ню, когда той едва исполнилось пять лет. К 11 годам Ева успела оказаться в эпицентре нескольких скандалов: общественность и служба опеки были шокированы поведением ее родительницы, а также тем, как взрослая женщина начала тиражировать успехи ребенка на поприще шоу-бизнеса. После этого девочка снялась в резонансном фильме для взрослых «Распутное детство», а достигнув совершеннолетия, начала череду судебных тяжб против матери. «Мою маленькую принцессу», вышедшую в 2011 году, Еве Йонеско удалось, за давностью лет, привлечь в качестве вещественного доказательства. Хотя, судя по итоговому материалу, режиссеру хотелось бы не столько покостерить эксплуататорские замашки матери, сколько отрефлексировать природу собственной травмы и изломы своего поведения.
Фильм начинается точно «Волчок» Василия Сигарева, экспозиция дана в тех же пропорциях: ребенок с СДВГ, гиперопекающая бабушка, родительница, захаживающая в уют их крохотной квартирки только по праздникам. В глаза, однако, мгновенно бросается деталь, объяснимая чисто французским колоритом, – горе-мать скрывается от ответственности буквально в нескольких этажах от родственников. Будто в перфектную ленту Винсента Миннелли об американце в Париже встроили червоточащий изъян – так выглядит творческое пространство героини Изабель Юппер. Претенциозные картины в стиле Фрэнсиса Бэкона, разбросанные по готическому антуражу черепа, толстые черные занавески контрастируют с законсервированной в квартире бабушки «домашностью», с запахом картофеля и ладана. Словом, где-то девочку учат молитвам, где-то – подсовывают ей Жоржа Батая.
Йонеско выстраивает повествование через оппозицию «потерянного рая» и мнимой светскости. Тринадцатилетнюю девочку этот зазор сводит с ума: сперва ее притягивают навязанные матерью мантры о необходимости выделяться из серий массы, но достаточно быстро выясняется, что демонстрация своей телесности доводит до кривотолков среди сверстников и нормативных взрослых. «Моя маленькая принцесса» могла бы стать образчиком этакого трансгрессивного comingof age, если бы не работа Анамарии Вартоломеи. Свой первый кинематографический опыт 12-летняя актриса потратила на эксплуатацию детского психоза, растущего не столько из драматургии, сколько из нервирующего зрителя монтажа, комкающего события, и метода работы режиссера с пластикой персонажей. Мы только что наблюдали на общем плане, как ребенок извивается перед камерой матери в раскованной позе, – и тут же, уже на крупном, видим искаженный гневом лик девочки-куклы. Беда в том, что такие резкие переходы запрограммированы тканью ленты едва ли не с самого начала и, по ходу развития действия, приобретают все более хаотический характер. Это мешает режиссеру выстраивать драматургию патологических взаимоотношений художницы и модели: на 10-й минуте, фиксируя эти рывки впервые, Йонеско оказывается в ситуации, когда все сказано и мысль пора бы обрывать.
Но нет же, до сих пор не был заявлен герой Дени Лавана, который, прославившись по ролям маргиналов-романтиков у Леоса Каракса, оказывается здесь чертовски недостоверным художником-циником. Все еще не появляется аристократ-травокур, под которого мать пытается подложить дочь. Не успели произнестись дежурные для подобных лент фразы, вроде «я тебя ненавижу» и «для меня ты умерла». Впереди еще финал, в котором девочка-готка переодевается в барби-нимфетку и идет искать любовь в церковь. А обнаружив, что боготворить могут только застывшие позы, удирает от матери в закат.
Кино, таким образом, превращается в развернутую на почти двухчасовой хронометраж нехитрую поговорку о бобах и горохе. Мол, жизнь травмированного ребенка превращается в нескончаемое бегство от вредоносного родительского опыта. «Моей маленькой принцессе» не хватает обертонов, а Йонеско, зациклившись на личном, стереотипизирует его до крайностей. Значит и форму можно задавать самую что ни на есть дефолтную, однако даже пресловутый евростандарт крошится от компульсивной манеры повествования. Будто режиссер алчет поймать новую мысль на кончике старой, но попадает в уроборос и, не предрекая зрительского уныния, визуализирует дурную бесконечность.
