Пабло Рохас: Док является ключом к познанию других культур и народов

Документальный фильм «Бюро» Пабло Рохаса был показан на фестивале «Лендок», который проходил 23-27 августа в Санкт-Петербурге. Новая картина уже имеет хорошую фестивальную историю. Она вошла в конкурсную программу фестивалей «Окно в Европу» (9-15 августа, Выборг), где удостоилась особого упоминания жюри, и «Будем жить» (15-25 августа, Москва), на котором заняла второе место в номинации «Лучший документальный фильм». 

Режиссер фильма Пабло Рохас родился и вырос, а также сделал свои первые шаги в кино в Гватемале, однако на определенном этапе принял решение переехать в Москву и продолжить там профессиональное образование в сфере документалистики. В своем интервью MovieStart Пабло Рохас рассказал о своем новом доке «Бюро», о том, почему приехал учиться в Россию и в чем особенности российской школы документалистики. Режиссер также поделился своим мнением о том, как найти финансирование на съемки дока, нужен ли документалисту сценарий, насколько стриминговые платформы помогают документалистам заявить о себе, а также рассказал о своем новом фильме, снятом в Гватемале.

Интервью подготовлено в рамках спецпроекта «Русский док: история и современность», реализуемого при поддержке АНО «Институт развития интернета».

— Пабло, кинематограф – это не первая ваша профессия, верно?

— Это так. Для отца было очень важно, чтобы его дети получили академическое образование и параллельно учились что-то делать руками. Мне очень нравилось работать с деревом, я хотел заниматься столяркой. Также моей страстью было находиться на природе, и я пошел учиться в университет в Гватемале на биолога. Начал специализироваться на этнобиологии: изучал, как живые организмы взаимодействуют с людьми. Моей специализацией стали летучие мыши, которые помогают восстанавливать леса.

— Почему вы вообще заинтересовались кино?

— Я понял, что больше, чем заниматься наукой, мне нравится взаимодействовать с людьми. Благодаря специфике своей учебы, я начал больше общаться не только с учеными, но и с деревенскими жителями. Параллельно у меня было бунтарское желание доказать отцу, что не только цифры меняют мир, но и эмоции, истории. Хотя сейчас я понимаю, что все это в совокупности меняет мир.

Параллельно с учебой я планировал ходить на занятия по столярке, но в том году их не было, однако по средам шел киноклуб. Я поначалу подумал, что смотреть кино вместе и обсуждать – это странное занятие. Надо сказать, что в Гватемале индустрия кино отсутствует: нет кинофондов, в год снимают один-два фильма с титаническими усилиями, в основном при частном финансировании. Иногда государство помогает, но это все же очень сложно осуществимые проекты. Вот я и пришел в киноклуб. Помню, кино длилось полтора часа, а обсуждали мы его четыре часа! И мне в мои 18 лет открылся совсем другой мир. Мне захотелось бросить университет и заниматься только этим. А в Гватемале нет школы кино, поэтому я начал искать, где это можно сделать. Тогда начался мой путь в кино, который поначалу был очень абстрактным. Мы обсуждали фильмы в теории, но у меня не было необходимого мастерства, чтобы снимать самому.

В Гватемале нет школы кино, но есть продакшены. Там снимается реклама, журналистские репортажи и телепередачи. Днем я учился в университете, а в свободное время работал в продакшен-комапаниях, участвовал в съемках. В то время «Кэнон» и «Никон» стали производить более доступную аппаратуру. Это была маленькая революция в Латинской Америке. Даже взрослые люди стали делать кино на эти маленькие камеры и получали за фильмы призы. Я быстро поймал, как это работает, и начал снимать. У меня была возможность работать с очень разными людьми, но самыми крутыми были кубинцы.

— Каков был ваш первый опыт съемок?

— Я снимал всё: рекламы, были пара игровых полнометражных фильмов и документальное кино. Именно в эту продакшен-компанию пришла группа испанских и кубинских документалистов. Они организовали воркшопы, где я участвовал. Нас разбили на группы, и мы снимали минутные фильмы о Гватемале. Это были такие месячные курсы. Кубинцы давали нам DVD. Тогда я впервые посмотрел фильмы «Я – Куба», «Летят журавли» Михаила Калатозова. Для мальчика, который привык смотреть «Человека-паука» и «Бэтмена», это была другая вселенная. Эти картины были более сложные, более интересные, не до конца понятные. Среди них был и док Никиты Михалкова «Анна: от 6 до 18», когда он на протяжении многих лет задает своей дочери одни и те же вопросы и наблюдает, как меняется её мировоззрение. Параллельно я интересовался театром и устроился в театральную школу. Почти все обучающие тексты были за авторством К. С. Станиславского, В. Э. Мейерхольда и других. Как будто в воздухе витало слово «Россия».

— Потом вы решили, что хотите получить высшее образование в сфере кино.

— Да, но Россия находилась слишком далеко. Я начал искать школы поближе. Очень хотел поступать на Кубу, там очень хорошая школа кино. Но мне на тот момент было 20 лет, а в таком раннем возрасте они не брали обучаться. В Мексике была квота на прием иностранцев – только два студента в год. А посольство России как раз давало гранты на учебу иностранцам. Однако это были профессии, не связанные с кино. У меня были очень хорошие оценки в университете, где я учился на биолога, и я поступил в РУДН.

Поначалу я немного сомневался, но гватемало-мексиканский режиссер Хулио Эрнандес вдохновил меня попробовать поучиться в России.

В РУДН я проучился полгода, изучая русский язык. Ценно то, что наша преподавательница не только обучала нас языку, но и знакомила с русской культурой.

— Каковы ваши первые впечатления от Москвы?

— Это огромный город. Я жил в столице Гватемалы, и думал, что это большой город (смеется) – за 20 минут его можно было объехать. А здесь за 20 минут можно только дойти до метро. Первые полгода я испытывал шок в хорошем смысле этого слова. Я приехал в ноябре и впервые увидел снег. В Москве я много гулял, посещал музеи и художественные галереи, в столице и в Питере. На день рождения подарил себе билет в кинотеатр «Художественный», где показывали немой фильм Чарли Чаплина в сопровождении тапера.

Во ВГИК я пришел уже на второй день после того, как прилетел в Москву. Поговорил с приемной комиссией. В июне они ждали меня на вступительные экзамены. Меня поразило само здание ВГИКа своей фундаментальностью, и я дал себе слово, что обязательно туда поступлю. В течение полугода, пока я учил русский язык, я еще несколько раз приходил во ВГИК на разные показы. Я очень усердно готовился и закончил курсы русского в РУДН на пятерки, но, когда поступил во ВГИК, понял, что моего русского было недостаточно (смеется). Поэтому на первом курсе во ВГИКе я помогал русским студентам снимать или монтировать, так как у меня уже был в этом опыт, а они мне помогали писать доклады и другие учебные работы.

— Когда вы приехали в Москву?

— В 2011 году, а поступил во ВГИК в 2012-м. Училсяв мастерской Бориса Караджева и Ефима Резникова. Мастер по актерскому мастерству – народный артист России Александр Клоков.   

— Почему вы выбрали именно док?

— Мне кажется, нет большой разницы между этими двумя видами кино. История должна жить сама по себе. Как ее рассказывать, с помощью каких инструментов – это уже дело режиссера. В доке столько игровых ресурсов, как и в игровом кино, очень много документального. Мне показалось, что в новой стране док будет хорошим инструментом, чтобы познакомиться с людьми, со средой, в которой они живут. Это как бы дает разрешение задавать вопросы. И когда я с камерой, я как будто могу находиться там, где без камеры бы не находился. В Латинской Америке говорят, что сначала надо увидеть мир, чтобы потом можно было рассказывать о нем. Мне кажется, с 20 до 30 лет это такой способ впитать как губка эту жизнь, чтобы потом делать такое игровое кино, которое будет максимально правдоподобным. Даже если это будет кино про инопланетян, в нем все равно будет правда жизни. Мой любимый режиссер – Вернер Херцог из Германии. Он делал и игровое, и документальное кино. Мне казалось, что док – это правильный первый шаг в профессии.

Я также увидел, что в учебном плане у нас есть и актерское мастерство – немного меньше, чем на факультете игрового кино, но тоже есть. Еще мне очень нравится работать самому. У меня есть фильмы, сделанные большой командой, но некоторые работы я делаю один.

— По вашему мнению, режиссер дока должен уметь делать все: и написать сценарий, и снять, и смонтировать фильм?

— Может быть, не владеть в совершенстве этими профессиями, но представление о них должно быть. Если нет знаний о диафрагме, оптике, уровне звука и т. д., мне кажется, очень сложно будет общаться с профессионалами в команде. Есть масштабные проекты, особенно с новыми технологиями, куда нужно, конечно, привлекать хороших специалистов в конкретной сфере. Главное – коммуникация с высококлассными специалистами.

— После ВГИКа вы учились в школе Марины Разбежкиной. Эта школа очень известна в России. Расскажите, в чем суть подхода Разбежкиной?

— Когда я учился на первом курсе ВГИКа, мы с однокурсниками обожали ходить на фестивали. На втором или третьем курсах нас самих пригласили на фестиваль «Листопад» в Беларусь от мастерской в качестве участников. И мы заметили, что на всех фестивалях были студенты Марины Александровны, и везде они занимали первое и второе места. И их кино запоминалось, это было очень живое кино. Мы познакомились со студентами Марины Разбежкиной. Это были очень интересные и харизматичные личности. Я тогда решил, что надо попасть в ее школу. Я слушал лекции Марины Александровны онлайн, однажды пришел на ее показ. Она говорила про отношения между режиссером и героем, о некоей «зоне змеи». Мастер долго работала с биологами, и они рассказывали, как общаться со змеями. Если вы хотите понаблюдать за змеей, нельзя к ней резко приближаться. Она либо испугается, либо нападет. Нужно найти правильное время, правильный настрой, правильную дистанцию, на которой не только вы, но и сама змея начнет проявлять к вам интерес. На этой дистанции возникает некая гармония и случается контакт. Это и философский, и практический метод.

Методика Марины Разбежкиной рекомендует снимать свой первый фильм без штатива, потому что так мы можем лучше чувствовать дистанцию; без зума, который тоже привносит некую ложь; с расстояния 35-40 см, статично и без музыки, которая тоже имеет некое эмоциональное воздействие на зрителя. Я этот прием иногда использую на практике, может быть не всегда. Но ее энергия, ее советы всегда со мной. Я очень благодарен, что она меня взяла в ученики и очень много мне дала.

Педагогом по монтажу был композитор, который учил нас, как писать музыку из уличных звуков. Это переворачивает сознание.

Учеба в школе Марины Разбежкиной отличалась от академической школы ВГИКа. Для меня они друг друга очень гармонично дополнили.

— Какие доки вас впечатлили или оказали влияние на вас как на режиссера?

— Фильм «Глубинка 35×45» Евгения Соломина – это история о фотографе, который в деревнях снимал людей перед тем, как они в 1990-е годы меняли паспорт. Отмечу американских документалистов Люсьена Кастена-Тэйлора и Вирину Паравел, которые сняли фильм «Левиафан» об индустрии рыбного промысла. Особенность фильма в том, что весь процесс зритель видит со стороны, как бы глазами рыбы. Они также вместе делали фильм «Сладкая трава» о транспортировке овец из одной страны в другую. Интересен док «Акт убийства» режиссёра Джошуа Оппенхаймера, сорежиссёра Кристин Кинн и анонимных индонезийцев о политических преступлениях в Индонезии. Есть немецкий режиссер Ули Стельцнер, который вот уже 20 лет периодически снимает в Гватемале. Он очень сильно повлиял на меня. 

На меня также сильно влияет мокьюметари, которое снимается на грани игрового и документального кино. Режиссер Хулио Эрнандес как раз делал картину «Маримбы из ада». Изначально они договорились делать док с героем, который в последний момент отказался сниматься. В итоге получилось мокьюментами с другими людьми, сыгравшими в фильме, которые так же не являлись актерами.

Мне очень нравится то, что делают молодые ребята Саша Кулак и Руслан Федотов. Их фильм-наблюдение, снятый в метро, называется «Куда мы едем?».

— Поговорим о вашем фильме «Бюро». Как родилась идея снять картину об архитектурном бюро, расположенном в Санкт-Петербурге?

— Этот фильм родился из любви к магии повседневности, к поэзии в мелочах. Я первый раз узнал про бюро «Хвоя», когда начал интересоваться бумажной архитектурой. Это проекты, которые никогда не будут воплощены в жизнь, а останутся как концепция, некое интеллектуальное и поэтическое упражнение. Я узнал про конкурс бумажной архитектуры в Японии. Ко мне подошли продюсеры и предложили сделать проект о бюро «Хвоя», которое собиралось участвовать в том японском конкурсе. Меня идея заинтересовала. Однако конкурс не вошел в фильм, потому что это была концепция на короткометражку, а мы хотели снять более масштабный проект. И тогда появилась идея не только говорить про архитектуру, но рассказать архетипическую историю о том, как отец, разлученный с семьей, хочет вернуться к своим детям. Вдохновил на это один из основателей «Бюро» – Илья. И в итоге в процессе съемок драматургия жизни нам дала больше, чем мы ожидали. Мы хотели сделать положительный конец, но то, что получили, было даже лучше, чем планировали.

— Как долго длились съемки фильма?

— Я всегда говорю, что кино начинается с момента начала переговоров, с первой переписки. Это не только когда нажимается rec. Почти четыре года назад начались переговоры по поводу фильма, а потом мы искали финансирование: участвовали в разных конкурсах, подались в Минкульт и получили грант. Все это время мы были на связи с героями, придумывали концепцию.

Сначала я люблю встречаться с героями сам, без команды, чтобы они привыкли ко мне, чтобы возникло доверие и исчезло притворство, игра, хотя в той или иной степени оно всегда будет. Первый месяц я снимал сам, на втором подключил звукорежиссера, на третьем приехал с Мариной Левашовой, оператором, и Евгенией Сергеевой, звукорежиссером, окончательно утвержденным на фильм, а также с Машей, с которой работали на съемочной площадке. И с этого момента год и два месяца прошло. Это 40 смен вместе со всей командой и отдельно я еще 20 смен отработал.

— Был ли изначально написан сценарий или сценарный план и как сильно он изменился за время съемок? И вообще, нужен ли сценарий для дока?

— Нужен. Если в нем есть начало, середина и конец – это уже хорошо. Что касается финала, то делается обычно несколько версий. У нас было семь разных версий финала в зависимости от того, как, по нашему мнению, могут развиваться события. И даже на монтаже приходилось отказываться от каких-то сюжетных линий, потому что было отснято очень много материала. Но мы не снимали все подряд, не «поливали», а сознательно ждали события или микрособытия, которое потом может раскрыться. С самого начала история Ильи и его детей не была главной, а главным был бумажный конкурс, которого мы очень долго ждали, но он в итоге не оказался таким насыщенным, по драматургии это не держало. Мы не думали, что Ольга – тоже архитектор, девушка Ильи – в конце фильма даст нам необходимые эмоции, добавит в картину другие оттенки. Без нее фильм был бы мужской, сухой. 

В доке всегда хорошо иметь направление в виде сценария. Я всем советую на монтаже посмотреть самую первую версию сценария и понять, есть ли что-то в отснятом материале, что вы изначально закладывали. Иногда это действительно помогает.  

— Важный вопрос для документалиста: как найти финансирование на съемки. На ваш взгляд, каковы основные источники финансирования дока в России?

— Это очень сильно зависит от того, о чем ваш фильм. Если, например, это фильм о спорте, то есть гранты, фонды, которые поддерживают именно спорт. Если это искусство, то надо обращаться в музеи, чтобы они давали если не деньги, то поддержку. Минкульт дает деньги – это очень важно. Я бы советовал какие-то интернет-платформы, которые бы финансировали производство фильма, а потом показали бы его на своих ресурсах, если это не противоречит договорам с Минкультом, и др.

— Какие основные фестивали, где показывают док в России, вы бы назвали?

— Это «Лендок», «Окно в Европу», «Будем жить», «Докер», «Флаэртиана» и другие.

— Вы представляете ваши фильмы на фестивалях в других странах. Чем отличаются по тематике фильмы, которые снимают в России и за рубежом?

— Как раз диплом, который мы снимали в школе Марины Разбежкиной, мы представляли на фестивале в Гвадалахаре, в Мексике.

Что касается тематики фильмов, то, я думаю, дело не в стране, а в фестивале. Потому что каждый фестиваль имеет свое направление. Где-то это социальные проблемы, где-то искусство и др. «Флаэртиана», например, очень сильно отличается от «Окна в Европу», потому что у них разные миссии. «Флаэртиана» очень похожа на фестиваль в Гвадалахаре – для них важен герой. Не столько социальные проблемы, сколько герой.

— Если мы затронули эту тему, как вам кажется, что важнее для хорошего дока, интересная история или харизматичный герой?

— Мне кажется, все зависит от идеи. Можно снять фильм и без героя. Можно снять фильм с ужасным и противным главным героем, но он попадает в такие ситуации, что история получается очень крутая. Или наоборот: ничего не происходит, а герой такой харизматичный, такой симпатичный, что зритель следит за ним. Если идея работает, если идея хорошая, кинематографичная, то люди будут смотреть это кино. Есть разные аудитории: есть кино, которое работает на массы, есть кино, которое работает на конкретные группы. Есть кино, которое работает на время: соответствует каким-то актуальным сегодня тенденциям, которые быстро заканчиваются, а бывает наоборот, когда только лет через 20 люди оценят какие-то идеи, заложенные в сегодняшнем фильме. Я призываю, чтобы документалисты изначально приходили с идеей. А потом уже следует герой, потом – история, далее – красивые (или не красивые) кадры.

— Насколько стриминговые платформы помогают документалистам реализовать себя?

— У нас сейчас договоренность с Okko на показ фильма «Бюро». Я лично считаю, что просмотр кино – это коллективное действие, и по-другому ощущается, когда фильм смотришь в кинотеатре. Классно смотреть кино перед сном или пока едешь в метро, но коллективный просмотр намного сильнее. Счастье настоящее – только когда оно разделено с кем-то. А в кинотеатре можно пережить эмоции совместно с кем-то – это гораздо сильнее.

После показа возникает диалог со зрителем, где можно получить обратную связь, узнать, что понятно, а что нет, что получилось, а что нет.

Сильная сторона стриминговых платформ в том, что они могут распространить истории в один клик. Вы как будто открываете окошко в другую страну или в другой мир. Это круто! Жить в такое время – это такая привилегия!

Но, по-моему, должен соблюдаться баланс между показами на стриминговых платформах и показами в кинотеатрах, на выставках, в музеях. Поэтому я очень рад, что, например, KION открыл летний кинотеатр совместно с кинотеатром «Художественный» в Москве, а также летние кинотеатры в Санкт-Петербурге и других городах. Я поддерживаю такое.

Мне кажется, и киноязык тоже меняется. Были такие доки, например, как «Король тигров: Убийство, хаос и безумие» или «Время “Спартака”», когда создатели понимают, что этот фильм, скорее всего, не увидят в кинотеатрах, а увидят только на стриминговых платформах, поэтому надо делать больше крупных планов, показывать больше деталей. Меняется и ритм картины – это то, что формирует современный киноязык. 

— Где аудитория больше смотрит док: в России или в Гватемале?

— В России в принципе смотрят больше кино, и игрового, и документального. Но есть исключения – например, мои родители в Гватемале, которые смотрят шесть фильмов в неделю (смеется). В России больше доступа и сильнее развито производство документального кино.

— Вы снимаете на своей родине?

— Как раз сейчас монтирую новый фильм про девушку-врача из Уфы Викторию, которая, как раз, когда я приехал в Россию, полетела в Гватемалу, чтобы строить клинику и бесплатно лечить малообеспеченных людей. Настоящая героиня, как мне кажется. Рабочее название картины – «Врач на краю Света». Этот проект я делаю полностью сам. Я сам все снимал, потому что хотел быть один на один с героиней и ее историей. Половина фильма будет на русском, половина – на испанском. И это работает как мост между культурами, потому что одна из моих миссий – это создать некий культурный мост, где Россия сможет лучше понять Гватемалу и Латинскую Америку, а Латинская Америка сможет лучше понять и узнать Россию. Это моя цель, и я надеюсь, что у меня это получится.