Владимир Иванов: «Скульптор работает для Создателя»

24 декабря в сквере перед зданием Центрального музея МВД был открыт памятник русскому Шерлоку Холмсу — Аркадию Францевичу Кошко. Обозреватель платформы ARTMASTERS/ХУДОЖНИКИ встретился с автором монумента — известным скульптором Владимиром Ивановым, чтобы поговорить о том, какие памятники сегодня необходимы.

— Как правило, памятники ставят литературным или киноперсонажам, а не реальным защитникам правопорядка. Почему так?

— Монументальных произведений, посвященных тем, кто охраняет покой и порядок, действительно очень мало. В жизни «сыщик» — профессия непубличная. Это Холмса с Ватсоном и Жеглова с Шараповым знают все, а профессиональных оперативников, как правило, только их коллеги. Потому и персональные памятники им ставят редко. По неписаной традиции воздвигают монументы тем, кто погиб при исполнении служебного долга. В Москве на Трубной площади стоит колонна «Солдатам правопорядка», увенчанная статуей Святого Георгия. В лучшем случае рядом водружают плиту с длинным списком фамилий, но, как правило, памятник остается «безымянным». Даже если сюжетом служит подвиг вполне конкретного человека, как в случае со скульптурой на площади Стачек в Петербурге, изображающей сержанта Павла Винокурцева, спасающего под бомбежкой маленькую девочку.

— Получается, памятник Аркадию Францевичу Кошко — исключение?

— Так и сам начальник Московской сыскной полиции был уникальной личностью, не зря же его называли русским Шерлоком Холмсом! Его, кстати, перевели в Петербург с повышением. А российская криминальная полиция в 1913 году на международном съезде криминалистов в Женеве была признана лучшей в мире. Аркадий Францевич внедрял в сыскную работу самые передовые методы. Плодами его усилий потом пользовалась новая власть, но имя не принявшего революцию выдающегося сыщика постарались вычеркнуть из истории. Кошко жил в Париже, его настойчиво звал на службу Скотленд-Ярд, но он отказался, не желая принимать британское подданство, и надеясь, что его когда-нибудь позовут на родину. Я проштудировал его мемуары от корки до корки, когда работал над памятником. Интереснейшее чтение, покруче любого детектива! К счастью, сохранились хорошие фотографии Аркадия Францевича. Но я ими не ограничился — работал с моделью, воспользовавшись формой из костюмерных Малого театра. Место для памятника нашлось не сразу, в итоге его установили перед Центральным музеем МВД на Селезневской улице.

— Скульптор помогает истории все расставить по местам?

— История с этим прекрасно справляется и без моей помощи /смеётся/. Я бы сказал, что скульптор может облегчить ей разговор с обычным человеком. Несколько лет назад в Жуковском был открыт мемориальный комплекс «Создатели авиации России», ставший одним из первых мощных, значимых скульптурных проектов в городе. Вписали его в существовавшую с советских времен аллею, точкой притяжения которой был памятник Николаю Егоровичу Жуковскому, отцу русской авиации. Вдоль аллеи установили шестнадцать бюстов выдающихся авиаконструкторов, чьи МиГи, ЯКи, ИЛы знакомы каждому, а вот имена… Если об Олеге Антонове, Павле Сухом, Александре Яковлеве, Андрее Туполеве, Сергее Ильюшине многие слышали, то Михаил Миль, Николай Поликарпов, Семен Лавочкин, Михаил Гуревич и Артем Микоян (создатели МиГов), Николай Камов (конструктор вертолетов серии «Ка») известны далеко не всем. А о выдающемся авиаконструкторе Роберто Бартини за пределами профессионального круга практически никто не знает. Это итальянский аристократ, перебравшийся из фашистской Италии в СССР, во всех анкетах в графе «национальность» писавший «русский» и прославившийся нетривиальными инженерными решениями, намного опередившими свое время. Кстати, в начале 30-х годов в его отделе работал Сергей Павлович Королев.

— Каждая скульптура — отдельная история?

— Для меня это скорее иероглиф, в котором история зашифрована. Каждый раз скульптор ищет тот единственный, что способен заключить в себе именно ту конкретную историю. Такой, чтобы его было интересно разгадывать не только зрителям, но и автору. Мне в целом кажется, что любой творец работает не для себя, и даже не для других людей, а для Создателя. И работа спорится, приносит радость себе и окружающим только тогда, когда ты понял свое предназначение.

— Когда вы поняли, что лепить — это ваше?

— Как и большинство — не сразу. В юности жизнь столкнула меня с удивительным мастером, которому к тому времени уже перевалило за сто лет. Его звали Иван Степанович Цыганов, он был резчиком по дереву, причем заниматься этим делом начал аж в семьдесят пять лет! Он мне подарил роман Дэвида Вейса о Родене — «Нагим пришёл я в этот мир», с которого все и началось. Я мечтал о Суриковском, но сначала поступил в Богородское художественное училище. На третьем курсе понял, что надо двигаться дальше, окончил институт, о котором мечтал, и потом аспирантуру.

— Когда для вас закончилась пора ученичества?

— Когда земляки попросили сделать мемориальную доску в память о самом знаменитом уроженце Павловского Посада — Вячеславе Тихонове. Её установили на школе, где он учился — других зданий, способных выдержать вес 170-килограммовой доски, в городе тогда не было, и дом-музей еще не открыли.

— О памятнике Тихонову речь тоже не шла?

— Наоборот, как только появилась доска, мне начали писать в соцсети с вопросами когда будет готов памятник. Пришлось запастись терпением на целых восемь лет. Зато композиция родилась почти сразу — кадр из последней серии, где Штирлиц сидит на лесной опушке. На нем в итоге и остановились, потому что он лучше всего отражает личность самого Вячеслава Васильевича. Впрочем, вариантов было много, в том числе с собакой, которая неожиданно вошла в кадр, помните?

— Это одна из самых выразительных сцен. И в ней тоже, на мой взгляд, сквозь кинообраз проступает человеческая суть артиста. Но финальный кадр более философичен. Поэтому его и выбрали для памятника в штаб-квартире Службы внешней разведки?

— Пожалуй, что так. Ведь там он установлен не в честь выдающегося артиста, а к столетию Службы как дань уважения всем отечественным разведчикам-нелегалам. На постаменте высечены строки из знаменитой песни: «Надо просто помнить долг, от первого мгновенья до последнего». А кроме того, место, выбранное для скульптуры — лужайка среди деревьев — отчасти напоминает знаменитый кинокадр.

— Авторское повторение — история распространенная. А что чувствует скульптор, когда повторяет работу знаменитого предшественника?

— Вы о памятнике Дзержинскому? Это была очень увлекательная задача, ведь Вучетич создал монумент исключительный по гармоничности и степени художественного обобщения. Скульптура, как известно, давно уже находится в Музеоне, это теперь музейный экспонат, так что у руководителей СВР не было иного выхода, как заказать воспроизведение. Это не точная копия, поскольку памятник всегда вписывается в окружающий ландшафт, а на этот раз фоном для него служило здание совсем другой архитектуры, да и вокруг расположена не городская площадь. Архитектурная привязка имела первостепенное значение. Новый монумент ниже на метр и меньше в объеме. Какие-то детали воспроизводились чисто технически, но портрет я лепил заново, пытаясь «влезть в шкуру» автора, освоить приемы, которые мне самому впоследствии могли бы пригодиться. Так что эта работа была для меня своего рода мастер-классом.

— Памятник — от слова «память». Когда человек уходит из жизни, остаются те, кто его знал, они хранят память. А когда и они уходят, живая память исчезает вместе с ними. Остается изображение в камне или бронзе и… всё?

— В том-то и дело, что не всё. После человека остается сделанное им — самолеты, книги, научные открытия. И для тех, кто его не знал и живет в совсем иные времена, памятник становится одной из возможностей приоткрыть завесу над его внутренним миром, понять, каким он был. Вот, например, Андрей Дементьев. Прекрасный, тонкий поэт, оставивший после себя огромное количество берущих за душу стихотворений. Казалось бы, они и есть ключ к его личности. Но, пока я работал над его бюстом, все отчетливее понимал, что и стихов недостаточно для того, чтобы разгадать эту загадку. Надеюсь, мне это удалось.

— Чью тайну раскрыть легче — реального исторического лица или некоего собирательного образа?

— Я бы так вопрос не ставил. В ноябре в Москве на Мясницкой улице открыли мемориальную доску московским нотариусам в здании, где во время войны работала единственная на весь город нотариальная контора. На доске нет ни портретов, ни фамилий — только уголок кабинета: заклеенное крест-накрест окно, письменный стол, лампа, газета. Бумаги катастрофически не хватало, и юридические документы составлялись поверх газетного текста. Мне хотелось разгадать загадку места и времени, уловить давно исчезнувшую атмосферу. А в декабре состоялось открытие памятника семье последнего русского императора в городе Дно Псковской области. Я работал над ним, стремясь объединить в пластическом решении реализм с иконографией, чтобы лица обладали портретным сходством, а фигуры воспринимались как нечто достаточно условное, как это свойственно православной иконе. Дело в том, что памятник предстояло установить рядом с недавно открытым храмом во имя царственных страстотерпцев. Настоящая тайна всегда уникальна, общих методов её раскрытия не существует, а значит, и сравнивать бессмысленно.

— Часто приходится слышать, что мы не слишком внимательны к своим выдающимся согражданам. За рубежом зачастую даже в крошечных городках стремятся увековечить память о земляках, даже если они известны только в пределах округи. У нас даже самые знаменитые соотечественники не всегда удостаиваются такой чести. Как можно изменить ситуацию?

— Она уже меняется. Как и отношение к собственной истории, к достижениям русской цивилизации в целом и к тем, кто внес в них свой вклад. Просто монументальное искусство — одно из тех, на которые социально-экономическая политика страны влияет больше всего. У государства есть своя стратегия в этой сфере, но не обязательно же уповать только на него. В 2013 году жители крохотной деревеньки Аверкиево в Подмосковье решили поставить памятник своему земляку — Герою Советского Союза Ивану Федоровичу Пескову. Сами собрали деньги, выбрали место, нашли скульптора. На бронзу у них средств не хватило, и я выполнил его из композитных материалов. В этой деревне газа нет, представляете? А памятник — есть! И в моем личном опыте такое случается не первый раз. Когда люди сами становятся причастными к фиксации своей истории — это дорогого стоит.

— Взаимный поиск художников и заказчиков — дело непредсказуемое. Национальная платформа ARTISTS/ХУДОЖНИКИ, объединяющая мастеров, арт-институции, коллекционеров, педагогов и просто ценителей искусства, одну из своих задач видит в оптимизации этого процесса. Что, с вашей точки зрения, может содействовать успеху?

— В искусстве все непредсказуемо. Такая платформа — это смелый и интересный эксперимент. В хорошо оснащенной площадке для представления своего творчества заинтересован каждый художник. Но механизмы взаимодействия с потенциальными заказчиками, галереями или музеями нуждаются в тонкой настройке и тщательной наладке. А это зависит от компетентности и креативности профессионалов, которые будут этим заниматься. Для живописцев, мастеров прикладного творчества, фотографов или дизайнеров их отлаживать проще, поскольку существуют аналоги, к примеру те же интернет-галереи. Для монументалистов ничего подобного, насколько я знаю, не существует. Такова специфика общественных пространств, с которыми им приходится иметь дело. Но если какой-то алгоритм удастся сформировать — это будет здорово.

— А пока приходится уповать на его величество случай? Вы фаталист?

— Скорее да, чем нет. В Москве что-то около тысячи скульпторов, но активно работающих наберется десятка три-четыре. Проблема выбора — самое загадочное, что есть в искусстве. Ты можешь обладать внушительным портфолио, создать роскошную презентацию, но люди всегда оценивают произведения искусства по принципу «моё — не моё». И ты с этим, по большому счёту, ничего не можешь сделать.

— Но это ведь не мешает вам мечтать? О чем, если не секрет?

— Замыслов у меня много, К примеру, давно мечтаю о памятнике в честь Владимира Гиляровского и воспетой им Хитровки. Но фаталист твердо знает – сбудется только то, что тебе суждено.