«В кино мне не хватает страстных неглупых сангвиников»: интервью с Алисой Таежной
Moviestart продолжает публиковать по четвергам интервью с кинокритиками от выпускников программы «Практическая кинокритика» Московской школы кино. Куратор — Всеволод Коршунов, кинокритик, киновед и редактор, куратор программы «Практическая кинокритика».
Сегодня — беседа Оксаны Агаповой с Алисой Таежной.
Алиса Таежная пишет о кино, курирует программы показов, ведет лекции и курсы, пишет книгу о сексе в кино, делится полезными рекомендациями в фейсбуке. С одним из самых открытых и искренних кинокритиков мы поговорили о ежедневном информационном потоке, обсудили, почему не стоит спорить в соцсетях, и поразмышляли о природе человечности на экране и в жизни.
Недавно в фейсбуке вы написали пост о «необратимом перегрузе» современного человека, который живет под давлением чатов, работы, культурной жизни. Там же вы отметили, что впускать в себя человеческие истории непросто. Последнее относится больше к ежедневным встречам в городе или ко встречам с историями в кино?
Большая нагрузка ежедневного общения — это критическая проблема, она влияет на степень восприимчивости к искусству. Для того, чтобы быть открытым к сложным, неоднозначным, неповерхностым эмоциям, нужно обладать силой покоя, базовым ощущением времени, его протяженности. Если мы говорим о кинокритиках как о медиумах, которые пропускают через себя фильмы, а после хотят что-либо донести до зрителей, то у них этот аппарат должен быть настроен максимально. Так они улавливают детали и идеи, которые зрители не заметили из-за ежедневного стресса и перегруза. Если же кинокритики перегружены, они теряют навыки неклипового сознания и медленного поглощения, важные для того, чтобы воспринимать кино не как набег на шведский стол, а как длительный и пропущенный через себя внутренний опыт.
Вы говорите и о том, что кино можно «переесть». Кинокритиков об этом спрашивают, но нередко ответ такой, что от кино устать нельзя. В такие моменты я вспоминаю Ингмара Бергмана, который говорил, что «кино обращается к самым темным и потаенным уголкам нашей души». Чтобы туда проникнуть, нужно провести немалую работу над собой. Как вы выстраиваете баланс между выполнением дедлайнов и вдумчивым просмотром?
За время карантина я посмотрела фильмов 15. Не было проката, а сериалы, кроме старых любимых ситкомов и стендапа, я не смотрю. Я спокойно прожила без кино, зато много читала. Книги стимулируют фантазию и помогают выстраивать образы самостоятельно, чего кино нас полностью лишает. Конечно же, кино — это профессия. Но, на мой взгляд, не работать, когда чувствуешь усталость и перегруз, вполне профессионально и ответственно. В таком состоянии можно выдать мнение на основе раздраженности и поспешного поглощения. Чтобы фильм произвел на меня сильное впечатление, мне нужно посмотреть его в довольно сосредоточенном эмоциональном состоянии. Ежемесячно я смотрю 20-30 новых, выходящих в прокат фильмов, и какое-то бесконечное количество старых, которые из этой точки недвижения меня вытаскивают. Я бы не стала сравнивать просмотр с чувством влюбленности или радости от встречи с новым другом, но эндорфин от кино вырабатывается не всегда. Когда я не получаю нового эмоционального или визуального опыта от фильма, моментально перебрасываю его в регистр антропологического анализа. Нередко художественно и драматургически беспомощные фильмы заключают в себе слепок эпохи и резонируют с современной повесткой. Из фильма о такой повестке узнавать приятнее, чем из новостей и «Википедии».
Если говорить о слепке эпохи, то его можно проанализировать и по состоянию современной кинокритики. Точнее дискуссионного поля вокруг новой этики и фемоптики. Пока российские критики пишут посты и комментарии в фейсбуке, вас в этих обсуждениях не видно, но темы секса и женщин в истории кино вы исследуете давно: обсуждаете их в подкастах, пишите книгу, ведете курсы. Вы осознанно обходите фейбучные споры стороной?
Да, я осознанно от этого отказалась. (Смеется.) Речь совсем не о брезгливости или презрении к коллегам. Мы все занимаемся одним важным делом, вне зависимости от личной позиции каждого. Очень небольшой группой людей мы работаем для тех, кому интересно кино. Подвижничество, которым занимаются журналы «Сеанс» и «Искусство кино», отдельные книжные магазины и кинопрокатные компании, возможно только благодаря сообществу из нескольких сотен человек. Размежевываться внутри него мне неинтересно. Что бы ни говорили о магии дискуссий, их проблема в том, что каждый уходит с тем, с чем пришел, и проходят такие разговоры в каком-то саркастическом и коалиционном ключе, что для кинокритики малопродуктивно, не говоря уже об истории кино. Любые разногласия, как в твиттере о российской политике или в фейсбуке о кинокритике, — сторонний продукт основных, настоящих и больших дел, за которых я коллег люблю и ценю. Одновременно с дискуссиями они пишут прекрасные тексты, выпускают книги, пытаются, несмотря на тяжелые условия и экономическую невыгодность, заниматься образовательной и просветительской деятельностью. Если в итоге после нас что-то и останется, то как раз эти дела, а не обиды в соцсетях.
Как устроены ваши соцсети, где нет обид?
Я провожу много времени в соцсетях в личных целях, но слежу за тем, как у близких появляются семьи и дети, как проходят поездки, как кому-то где-то хорошо. Негативный новостной фон огромен. Если свое окружение от него не защитить, сразу всосешься в эту воронку. С момента показа фильма «Дау» я решила, что не буду его смотреть из принципа, поэтому у меня нет морального и профессионального права высказывать о нем какие-либо суждения. Мое отсутствие в дискуссии — не признак непрофессионализма. Профессионализм — это развитие киносреды России, что каждый делает в меру своих возможностей. Мой вклад — лекции, тексты, участие в качестве гостя в подкастах.
И здесь возникает вопрос карьерного старта в профессии кинокритика. В какой-то момент я поняла, что боюсь что-либо опубликовать. Кажется, что опытные люди, на текстах и выступлениях которых учишься, способны вмиг погубить неокрепшего автора за неосторожную фразу. Сталкивались ли вы с подобным, как преодолеть этот страх?
Начало карьеры — это травма. Я начала писать 15 лет назад. Тогда был «Живой журнал» и полторы редакции, в которых хотелось работать. Если ты не нравился ограниченному количеству людей и в юном возрасте не заработал себе великовозрастных сторонников, движение вверх было сложным. Сегодня можно заниматься образовательными проектами самостоятельно, сначала бесплатно, а затем за небольшие гонорары. Можно делать подкасты, собрать свой сайт для рецензий, подключаться к сообществам молодых критиков. Что касается текстов, то они стоят не так дорого, и не стоит переживать, что кто-то не пробрался к этому несуществующему лакомому пирогу. Поддержка именитых коллег сейчас не так и нужна. Она приятна, но куда приятнее, когда тебя поддерживают за профессиональные достижения. Мне было бы радостно получить признание за работу от политических оппонентов, которым, например, понравился мой курс.
Мы несколько раз затронули тему междисциплинарности профессии. Насколько имидж и стратегия развития важны для успешной карьеры критика?
Расскажите мне, пожалуйста. Что вы имеете в виду под моим имиджем?
Я сказала бы, что ваша стратегия — баланс между экспертностью в темах повседневности, телесности, отказа от морализаторства и неформальном общении с аудиторией. Кроме того, за вами интересно наблюдать и за пределами кино. Вы делаете свопы, поднимаете вопросы ментального здоровья в группе психологической поддержки Embrace, исследуете город, например, устраиваете пруд-челледж (летом 2020 года Алиса Таежная посещала пруды Москвы в пределах МКАД и писала о них в фейсбуке. — Прим. ред.). Для вас важно, чтобы всё складывалось в единый образ, или тексты живут отдельно от прудов?
Я занимаюсь перечисленным шесть лет. Моя первая интенция в работе с кино — это просмотр в эмоциональном смысле. Мне хотелось делиться тем, через что я прошла сама, что сильно во мне отозвалось, отсюда неформальная интонация. Если мы не можем примерить на себя то, что мы смотрим, хорошим опытом кино это назвать сложно. Вещи, которые мы видим, должны быть релевантны нашему человеческому и чувственному опыту. Когда что-то не сработало — подключается медиатор, кинокритик, который поможет сместить фокус со скучного и непонятного на что-то, что подключит к картине. Если завтра на меня упадет миллион долларов, я продолжу заниматься кино, мне приятно знакомить аудиторию с тем, что от нее ускользнуло. Свопы, группа Embrace существуют отдельно. Я занимаюсь этим бесплатно, с профессиональным позиционированием они не связаны.
А как вы выстраиваете дружеский диалог с аудиторией?
Вероятно, с дружеской интонацией резонирует то, что я не очень верю людям, которые в 15 лет посмотрели фильмографию Бергмана и поняли его кино. Всё, что мы смотрим или делаем, накладывается на большие и важные жизненные периоды. Можно написать сочинение о Вронском в 9-м классе, но в этом возрасте человек не понимает природу брака, измены, материнства. Читать и смотреть хорошее кино в таком возрасте здорово, но какие-то двери в любом случае будут закрыты. Кинокритику важно возвращаться к фильмам, пересматривать их. Сказать, что раньше ты тоже чего-то не понимал, а теперь понял — нормально. Я против нависающего сверху «великого» кинокритика, но за кинокритика-приятеля, который живет одновременно со своей аудиторией. У меня довольно левые взгляды, иерархичность мне претит. Оскорбления и унижения мне неприятны, а к любым дискуссиям и мнениям я готова.
Вы сказали об иерархии, и я вспомнила показ фильма Дебры Граник «Не оставляй следов» в первом зале кинотеатра «Октябрь». Обычно кинокритики выступают у стойки с микрофоном. На тот показ вы пришли в уютном свитере и выступали, присев на край сцены. Такая подача классно сработала и подключила зрителей к вашему рассказу о женщинах в независимом кино.
На том показе было очень холодно. (Смеется.) Для выступлений важен голос, речь, тон, темп и смысл, который пытаешь донести. Я концентрируюсь на перечисленном, а остальное получается на автомате. Движения на сцене — последнее, о чем я думаю.
А удается ли сконцентрироваться, когда вы не видите ваших слушателей? Во время карантина вы провели много встреч в Zoom, как вам такой опыт, без глаз, которые смотрят на вас из зала кинотеатра?
Эмпатия помогает включаться в любое мероприятие. Люди в зале успокаивают. Необязательно видеть их глаза, но я чувствую их энергию и уважаю время, которое они потратили, чтобы прийти живьем, это очень ценно. В онлайн я людей не видела, но мне сообщали количество участников, и я могла представить этих людей живьем. Обратная связь в виде вопросов и комментариев тоже помогает бороться с дискомфортом от онлайна. Неподдельная благодарность от организаторов заряжает, и я понимаю, что все не зря. Весной я провела лекцию о сексе в японском кино новой волны, на которую получила интенсивный фидбек. Она прошла в то время, когда все сидели дома, и всем было плохо. Недавно, кстати, запись встречи опубликовали. Когда буду делать новые курсы, воспоминания о том, как японское кино всем зашло, мне точно поможет. Вам запомнилась Дебра Граник, что тоже показательно. Это постоянное топливо, которое держит на плаву.
С телом зрителя разобрались, теперь поговорим о теле, которое мы видим на экране. Секс и телесность — одна из ваших основных тем. Многие сегодня находятся на стадии пресыщения, когда секс кажется вседоступным, а эмоциональные связи словно заморозились. Откровенный показ физического контакта поднадоел, и показывают его в ванильно-фригидном свете. В подкасте «Синонимы Мандула» вы отметили, что секс в кино заморожен, а в жизни у людей все ок, и такой рассинхрон вас расстраивает. Или я вас не так поняла?
Я не говорила, что в жизни все хорошо, но с точки зрения правдивости здесь точно лучше, чем на экране. Когда мы говорим о расслабленности и раскованности, важно помнить, что у людей есть право быть зажатыми и замороженными. У каждого свои темпы и потребности. Кинокритик не может и не должен объяснять, что нужно конкретному человеку. Процесс физического контакта непростой, потому что связан с потерей чувства безопасности. Поэтому немногие люди готовы рисковать собой ради новых ощущений. Если люди чего-то избегают в сексе, скорее всего, они себе в чем-то не признаются. Кино же исследует не все грани интимных отношений, и это меня расстраивает.
Какие средства помогут добиться нового взгляда на постельные сцены, и как донести важность этой разницы до зрителя?
Секс бывает неудачным, невероятно веселым, бестолковым, о чем можно интересно рассказать. Сейчас к разнообразию нас никто не готовит. Мы, казалось бы, все похожи, но именно нюансы делают нас разными. На экране нет разнообразия ракурсов, редко показывают пары с разницей в возрасте, зато на фоне почти всегда играет дурацкий саундтрек, а вместо музыки можно поставить шум стройки за окном. Секс в кино обычно проходит без слов, в жизни мы вообще-то говорим. Характер человека отлично показывает белье, которое на нем остается во время секса, и этого мы тоже почему-то не видим. Главная локация — по-прежнему кровать. Добавим ханжеское отношение к сексу в измененном состоянии. В кино герои либо убитые в щи, либо трезвые, а что происходит посередине? Если вы были на свидании, которое привело к сексу, то вы вспомните интересные немелодраматичные точки, которые привели к контакту, и речь не о том, как у кого-то в глазах «загорается пламя». Всё происходит куда тоньше и интереснее. Я устала и от проникающего секса как единственной интерпретации сексуальных отношений. Нежные и агрессивные практики, не связанные с проникновением, экран от нас скрывает. Секс в одежде, в виде разговора можно классно показать и для аудитории 13+, раздевать людей уже необязательно. Странно, что секс на экране по-прежнему живет в каком-то черном ящике, а он важен, как и всё, чем мы занимаемся. Не стоит списывать со счетов и порнографию, которую критикуют как визуальный опыт, а люди ее смотрят, для кого-то она вообще выполняет образовательную функцию. Одно из исключений — фильм «Интимные сцены» Катрин Брейя.
Да, фильм Брейя — особый зрительский опыт. Вроде бы ничего нового, но о сложностях во время съемок интимных сцен мы не задумываемся, а фильм как раз об этом. После просмотра начинается переосмысление природы телесного и механизмов раскрепощения.
Именно. Там нет ничего страшного и провокационного, но много человечного. Та же история со «скандальным» фильмом «Нимфоманка». Он построен как мелодрама. Это в нем самое интересное и живое. В линию развития героини вписана сексуальность, как часть ее характера. История вовсе не о женщине, которая измучена шестью партнерами за вечер, а о том, как всю жизнь она страдает по одному человеку.
Или по человеку, которого не существует, а она отчаянно пытается его найти или собрать из всех, с кем контактирует. Как поиск некого идеала, абсолюта.
Конечно, «Нимфоманка» о поиске чего-то в себе, попытке преодолеть глобальное одиночество с помощью физического контакта, это универсальная человеческая история. Не скажу, что история сугубо женская. Несмотря на воспитание и возраст Ларса фон Триера, «мужской взгляд» у него отсутствует в принципе. Он на интуитивном уровне с ним давно разобрался, и этот критерий подлинности его намерений мне как раз и нравится. Вспомним синефильские фильмы, с которых Триер начинал, как себя позиционировал и каким путем пошел, получается настоящая история найденного голоса.
Вернусь к теме подлинности в кино. Вероятно, сдержанность в сценах секса в кино связана с потерей реальности и связи с миром. Может быть, осторожность здесь — лишь попытка выразить внутреннюю тревожность через намеренно утомительную форму?
Это одна из проблем. Но мы не можем говорить, что все люди запутались, я против таких обобщений в любом проявлении. Даже если мы чего-то не понимаем, поиск необязательно проходит в ключе меланхолического темперамента, есть ключ другого отношения к жизни. Мне не хватает того, что происходит между донжуанством и вялотекущей депрессией. Многие из нас запутались, но запутались мы по-разному и находимся в разных телах, слушаем разную музыку, носим разное белье. Разнообразие — не только в цвете кожи, а в том, как мы говорим, как двигаемся. Финализирую: в кино мне не хватает страстных неглупых сангвиников.
Откуда ждать спасения? Кто или что покажет этих страстных неглупых сангвиников? Зумеры? VR-технологии?
VR не спасет. Как и вера в терапевтическую проговоренность. Люди бесконечно врут себе и не говорят, что им нужно. Наверное, должно пройти время, когда доступный секс перестанет быть экзотикой и станет нормой, когда мы поймем, что такая опция есть. Историю появления автора нельзя запрограммировать. Но я верю, что после появления какого-то количества режиссеров, которые с самоиронией и любовью к людям снимут несколько фильмов, что-то может измениться и сместить разговор с темы гендера, «мужского» или «женского взгляда» в сторону человечности. Манифестированный лозунг гендерного равноправия важен для социального движения и общественной дискуссии, но начинать с этого кино, которое изменит мир, тяжело. Такое кино может не дойти до зрителя. Как левые проекты Годара, которые восприняли только синефилы. Но есть пример интуитивного движения неореализма, которое создало многогранные мужские и женские персонажи, раскачало наш аппарат восприятия. В течение 5-7 лет дискуссия о том, что насилие надо называть насилием, а неравноправие — неравноправием, приведет к реальным социальным переменам. Постепенно появится менее лобовая трактовка экранного равноправия и антииерархичность. Люди не всегда могут быть этичными и хорошими, это часть человеческой природы. Установка на поиск некого нулевого порога откровенности и осознанности, который откроет дорогу в славное будущее, очень наивна. Эгоизм, ревность, слепота и невнимательность друг к другу — постоянная часть нас, с которой мы всегда будем бороться не при помощи медитации и терапии на диване. Если бы это работало, мы бы уже увидели результаты. Медитирующая Индия, например, лидирует по убийствам и публичному насилию над женщинами. Как мы уже обсудили, дискуссии про новую этику сопровождаются агрессией, которая с этими постулатами не сочетается. Пора бы это принять. Если мы примем, что секс никогда не станет территорией безопасности, даже став территорией согласия, отношения все равно будут нас разочаровывать. Не потому, что мы плохие и непрогрессивные люди, просто день на день не приходится. Бывают несовпадения, самообманы. Когда мы откажемся от иллюзии нулевого километра добродетели, нам будет проще смотреть на проявления милосердия и тотального эгоизма, раскованности и фантастической степени зажатости. Наука нам тоже в помощь. Врачи и ученые дают вводные, которые частично снимают с человека ответственность за его выбор и объясняют, почему в определенные фазы мы совершаем необдуманные поступки.
Пока вы говорили о многомерности человеческих поступков, у меня в голове возникали кадрами из фильмов Джона Кассаветиса. В его картинах постоянно поднимаются вопросы сложности нашей природы и изменения роли женщины.
–– В его фильме 1959-го года «Тени» есть все, о чем мы с вами говорим. Недавно я посмотрела оттепельный фильм «Сверстницы». Конечно, там нет постельных сцен, но есть печальная романтическая история, показанная через тему разочарования в первой любви и отсутствия жизненного опыта для того, чтобы правильно распорядиться своим телом. Снова вспомним Катрин Брейя, которая в 1976-м сняла «Настоящую девочку» — предельно откровенный фильм о девочке-подростке. Или, например, Бертрана Блие. В «Отчиме» он поднимает вопрос сексуального влечения у подростков. Это та территория опасности, где легко оступиться, режиссеры сегодня ее избегают. Триер и Верховен такие маячки обходят одним рывком, а молодым авторам страшно попасть в индустриальную опалу. Мы можем делать вид, что этично рассматривать желание только по отношению к ровесникам, но ведь у каждого было сексуальное влечение в подростковом возрасте. Если об этом молчать, то истории нашего взросления и становления перестанут быть честными.
Беседовала Оксана Агапова.
