Режиссёр Алексей Кокорин: Фильм «Возраст 100» – про перезагрузку Театра Моссовета

В этом году Театр Моссовета отмечает 100-летний юбилей. Российский режиссер Алексей Кокорин снял фильм «Возраст 100», открывающий новые страницы в истории учреждения и представляющий его будни. В рамках проекта «Русский док: история и современность», стартовавшего на MovieStart при поддержке АНО «ИРИ», редакция расспросила художника о деталях съёмочного процесса, реакции работников театра на картину, чем отличается док от телепроектов, а также о том, куда движется современное кино.

— Алексей, Ваш фильм «Возраст 100», посвященный столетию Театра имени Моссовета, – работа совершенно замечательная и во всех отношениях необычная. Расскажите, как возникла идея картины, почему нельзя было ограничиться стандартными юбилейными торжествами?

— Это была идея нового художественного руководства театра – Евгения Марчелли, Алексея Черепнева и Анастасии Бугаевой. По большому счету, они решили говорить со зрителем на новом языке – таком, на котором раньше в этом театре в принципе не разговаривали. Одна из идей – видеоперформанс: в фойе театра построили маленький кинотеатр, на котором беспрерывно показывались монологи работников театра (не только артистов). Была, кстати и другая идея – ее, к сожалению, реализовать не получилось. Представьте: заканчивается празднование юбилея театра, зрители выходят на улицу – в театре гаснет весь свет. А дальше зрители возвращаются в темный театр, лишенный освещения – и там начинается… то что я не могу рассказать вам… Идея была чрезвычайно интересная, жалко, что не вышло. Её реализацией занимался режиссёр Женя Маленчев, который так же курировал все дополнительные проекты 100-летнего сезона. И вместе с этими разными новыми для театра идеями – появилась и идея документального фильма, совершенно не «парадного», лишенного лоска обычных «юбилейных» фильмов.

— Именно «непарадного» – Ваш фильм, если разобраться, показывает истинную суть театра, которая не только в актерах и режиссерах, но и тех людях, что работают за сценой и зрителю не видны. А на них-то театр и держится…

— Наш фильм – про театр, как живой организм, у которого так же есть тело, органы, кровеносная система, по которой циркулирует разная жидкость. У этого организма есть своё видение происходящего, и мы три месяца ходили по театру прислушиваясь к нему, и когда заканчивался спектакль и размонтаж декораций, когда последний работник сцены выходил из служебного входа, то можно было начать по-настоящему прислушиваться и слышать. Стоя в зрительном зале, можно было услышать ритмичное биение: может, сердце, может, сантехник чинит унитаз (последний, кстати, сыграл важнейшую роль в фильме).

— А кого бы Вы назвали центральным героем фильма?

— У меня появился герой, когда фильм был уже почти снят. Его зовут Анатолий, и он работает в театре сантехником. Удивительный человек, блаженный чутка, который первым приходит в театр, проверяет отопление, канализацию, простукивает трубы… По сути, именно с него и начинается весь рабочий день в театре: если он эти трубы не проверит, то никакого искусства вечером не будет. И вот этот Анатолий водил нас по театру, показывал свою рабочую каморку, все нам рассказывал – и стало ясно, что он и должен стать нашим центральным персонажем, вокруг него надо выстроить всю историю. И я тогда специально придумал такой эпизод – встреча нашего Анатолия с худруком театра. Я договорился с Евгением Марчелли, тот согласился, мы даже какие-то вопросы записали, которые они могли бы обсуждать… Но тут возникла проблема с Анатолием – сперва он как-то отнекивался: ну, о чем нам разговаривать, он худрук, а я кто такой… Сомневался, в общем, но мы надеялись его переубедить. И катастрофа случилась в день съемки: он напрочь отказался сниматься. И не просто отказался, а начал даже мешать съемкам – из нашего соратника он превратился в противника. Скорее всего, он просто переволновался, как-то себя накрутил, что до этого он был незаметным, «маленьким человеком», а теперь его увидит руководство и совершенно не ясно, как отреагирует – а ну как уволит! Так что в итоге мы домыслили всю историю без этого эпизода, что их встреча в этом театре в принципе невозможна. Но к чести Анатолия, следует сказать, что во время празднования юбилея театра он ко мне подошел и извинился за произошедшее. Очень не хотел оказаться на виду. Правда, на показ картины так и не пришёл – кино пока он так и не увидел.

— Как отреагировали сами герои фильма на картину? Какова была их реакция при просмотре?

— Было много смеха, очень много – порой даже похоже, как на фокус-группах юмористических шоу проверяют, где смешно, где нет, так и тут – в некоторых местах были прямо смеховые взрывы. Очень ярко восприняли картину. Да и многие наши зрители сегодня тоже остро воспринимают фильм: ведь это история про перезагрузку коллектива, про то, как обойти эффект старения, а он свойствен любой большой организации, не только театру. Как обновляться, как сохранять жизнь? Кино, по сути, и об этом тоже, о том, как преодолевать этот коллективный возраст.

— Куда, по-Вашему, сегодня движется документальное кино: к фильмам-историям или к фильмам-ощущениям, к рефлексивному кинематографу?

— Кино, на мой взгляд, всегда основывается на личных ощущениях, и если эти ощущения отозвались у широкой аудитории, то ты «попал», фильм получился. А просто рассказать историю, не вложив в нее себя… я даже не знаю, кто может такое кино снять. Может быть, какой-то профессионал современного телевидения. Но это не про кино.

— Неужели Вы такой противник телевидения, что противопоставляете его кинематографу?

— Мне кажется, что сегодняшнее телевидение сильно «болеет», и «лежит на ИВЛ», но никто не предпринимает попыток отключить его от ИВЛ и помочь восстановиться организму самостоятельно, а может, оно уже так привыкло к ИВЛ, что и не выживет без этого аппарата. Я лично телек не смотрю, да и многие, думаю, тоже. И причина именно в том, что на современном телевидении нет интересующего меня контента. Целью всех телеканалов являются рейтинги, а рейтинги означает заработок. Сложно не согласиться? Телевидение не служит просвещению. Процесс просвещения сложнее, и он связан с перевоспитанием аудитории, а это значит – прививать ей вкус и гуманистические ценности. Такой контент, не будет заходить аудитории, и телепродюсеры не будут рисковать прибылью, чтобы выпустить в свет что-то про «искусство», поэтому нужно к этому вопросу подходить глобально. Наверное, есть исключения, но они точно не в топе у населения, увы.

— Каким становится современное кино?

— Кино – молодое искусство и, как мне кажется, ещё самоопределяется. В отличие от литературы, живописи, музыки, где критерии «талантливого произведения» более объяснимы и даже есть законы, которые могут помочь создать что-то стоящее. У кино язык формируется, и я думаю, что мы в этом веке увидим ещё кучу преобразований в этой сфере.

Мне нравится такое определение: кино – это осознанное сновидение. Человек попадает в темный зал, и перед ним на большом экране происходит нечто, разворачивается какой-то новый мир. И он в это новое чудесное пространство прямо-таки проваливается, оно его увлекает, затягивает в себя. И такое возможно только в атмосфере кинотеатра, в телевизор ты так не нырнешь, а в экран гаджета – и подавно.

— То есть картину Вы смотрели в просмотровом зале, а не на экране компьютера?

— Естественно, обязательно – именно в просмотровом зале! Мы потому и снимали наш фильм специально в формате 4х3, чтобы его нужно было смотреть не в телефонах и планшетах, а на большом экране кинотеатра. А лучше всего – посмотреть его в самом театре Моссовета. Я очень надеюсь, что театр реализует планы по показу этого фильма на своей сцене, что у руководства найдутся и ресурсы, и смелость это реализовать – чтобы как можно больше зрителей увидели кино о театре в самом театре, и тогда само пространство предстанет пред ними по-новому, и они гораздо больше поймут и прочувствуют. Тогда можно сказать, что наша миссия – во всяком случае, касательно этой картины – будет выполнена.

Беседовал Павел Сурков